Судебные тяжбы, к сожалению, становятся обыденным делом для многих людей, ведь каждый из нас должен отстаивать свое гражданское право в той или иной ситуации. Это может быть и подача иска на возмещение ущерба после дорожно-транспортного происшествия, или же отстаивание своих прав, разделяя наследство с родными.
Нередко чтобы выиграть дело в суде требуется потратить не один год, не говоря уже о капиталовложениях. Помочь себе в решении сложившейся проблемы можно с помощью магии, даже без привлечения адвоката. Специальный заговор поможет выиграть суд, благодаря которому вам удастся добиться расположения нужных людей и заставить всех членов судебной комиссии верить вам и сочувствовать.
Главное в судебных делах – это удача. Поэтому очень важно прибегнуть к помощи Светлых сил, чтобы они приняли вашу сторону и смогли обеспечить защиту от несправедливости. Важную роль удачного исхода магических деяний играет наличие вины или ее отсутствие у подсудимого. В том случае, если за душой человека нет никакой вины, а обвинение было вынесено несправедливо, то самое время чтобы прибегнуть к помощи белой магии, читая заговор на привлечение удачи в суде и прося защиты у своего ангела-хранителя. Но если же человек виноват в содеянном, то, чтобы добиться выигрыша судебного дела нужно использовать более сильные ритуалы, обратившись уже к черной магии. Но как бы то ни было, следует со всей серьезностью подходить к этому делу.
Чтобы привести в действие ритуалы, магические заговоры перед судом, необходимо основательно готовиться к ним:
Существует не один заговор, с помощью которого можно выиграть дело в суде. Ответчику, желающему одержать победу в судебных тяжбах, прибегнув к магической силе, нужно лишь выбрать из них тот, который будет максимальной ближе подходить для его ситуации.
Чтобы этот заговор на удачу в суде сработал нужно заблаговременно приобрести длинную, узенькую свечу (по возможности — церковную) и новые ножницы. Перед тем днем, когда должен состояться суд, вечером, зажигаем свечку и с помощью ножниц во время того, как будете читать заговор, рассекаем огонь свечи так, чтоб она погасла.
Сам же заговор, чтобы можно было выиграть суд, звучит так:
«Пусть (имя ответчика) ступает на суд, где суровые начальники будут негативные речи произносить и клевету. Как огонь свечки затухает, так и ненависть пущай загасает, так и рты отсыхают у того, кто будет злые речи молвить».
Читать этот заговор можно как самому, желая себе удачи, так и другому человеку, который помогает вам, и заботиться о том, чтоб успех в судебных разбирательствах был на вашей стороне. Нередко подобный оберег исходит от матери обвиняемого. Даже если вы виноваты перед стороной истца, то с помощью данного заговора можно ввести в заблуждение суд, тем самым постараться свести к минимуму наказание.
После того, как заговор будет прочитан затушите свечу и возьмите ее с собой в зал суда, в качестве оберега. Практика показывает, что данный заговор на выигрыш тяжбы в суде делает так, что доклады обвиняющих лиц становятся нескладными, а неправдивые речи, которыми они хотят оклеветать ответчика, произносятся очень сложно и неправдоподобно.
Данный заговор поможет не только выиграть дело в суде, но защитит от пересудов недоброжелателей. К примеру, вы хотите позаимствовать у банка деньги и не желаете, чтобы ваши близкие и родные осуждали вас. Или же другая ситуация, просрочив очередной платеж в банк, вам начислили очень большой процент по кредитам, а вы хотите уменьшить размер компенсационной суммы. В этих ситуациях данный заговор выступает как оберег от сглаза и как инструмент легкого давления на другого человека или группу людей.
Для проведения данного заговора, точнее было бы сказать, что это молитва, потребуется икона Иисуса Христа, ведь молиться нужно будет именно Господу Богу, прося у него поддержки. Если же у вас дома нет лика святого, то рекомендуется отправиться в храм.
« Как Покров Пресвятой Богородицы никто не под силу взять, так и пусть раб Божий (имя ответчика) будет крепко защищен от злоречивых людей, неправдивых фраз и всяческой злобы. Святому Господу уповаю. Во Имя Отца и Сына и святого духа. Спаси и сохрани. Аминь».
Чтобы выиграть дело в суде. Заговор.
Заговор чтобы выиграть дело в суде. Отвечает Вебер Ирина Ивановна
Заговор для суда
Как завязать науз Сварог "Заговор на суд"
Затем кладем листочек с этой фразой в нагрудный карман, или в другое место как можно ближе к сердцу, и спокойно отправляемся к месту назначения (суд, банк и т.п.) на процесс обсуждения дела.
Однако хотелось бы отметить, что этот заговор-молитва не поможет повлиять на решение суда, если магический обряд направляется на защиту тех, кто совершил преступление, особенно тяжкое, которое нарушает Божий закон и прописывается в 12 заповедях (убийство, ограбление, изнасилование и т.п.).
Этот заговор-гадание можно проводить даже тем людям, которые совершили противоправные действия и хотят смягчить решение суда или же вовсе избежать наказания.
Для приведения в действие этого обряда нам понадобится одна карта Таро (за исключением той, на которой есть мертвые сущности) с изображением весов, трава и корень любистка. Накануне того дня, когда вам или вашему близкому человеку предстоит поход в суд следует сделать отвар из этого растения и разбавить его в воде, предварительно набранной в ванне. После этого купаемся в воде с отваром и желаем, чтобы успех судебных разбирательств был за вами. Обтираться полотенцем после заговоренной ванны крайне нежелательно. Так, окунувшись в отваре любистка, зажигаем свечу (желательного черного цвета) и произносим такую фразу:
«Пускай весы правосудия дрогнут, пуская суд не идет против меня, а примет сторону мою. Дай правильный совет тому, кто решает судьбинушку мою. Я искренне верю в помощь твою. Пусть будет так, как я хочу».
Дальше кладем карту Таро под подушку и ложимся отдыхать. Данный обряд начнет действовать уже ночью: должны присниться сны, указывающие на правильность построения речи, а также показывающие, что сулит судебный процесс и к чему нужно подготовиться. Нередко во снах даже можно увидеть и всю картину судилища, а также исход дела.
Поутру следует положить карту Таро в сумку, портфель и отправиться на заседание. Заговор на суд подействует мгновенно, если ответчик невиновен в том, в чем его обвиняют.
Не менее эффективны магические обряды, проводимые в день суда. Остается лишь решить, к какому из ритуалов отдать свое предпочтение.
Как выиграть суд? Что делать, если вы невиновны, но все равно должны отстаиваться свои права перед судом? Наверняка этими вопросами задается каждый человек, который вынужден решать свои проблемы путем разбирательств в вышестоящих инстанциях. А некоторые судебные тяжбы, к примеру, взыскание компенсации с РГС (Росгосстрах), могут длиться на протяжении не одного года, что очень сложно для ответчика, как в финансовом, так и в моральном плане. Тут-то на помощь и приходят магические обряды, помогающие выиграть судебный процесс.
Этот несложный, но очень эффективный заговор прост: прежде чем сделать шаг в зал заседаний следует коснуться двери и произнести такие слова:
«Как двери эти не говорят ни слова, так и пусть судья не идет против меня и не произносит в зале слово «Виновен» («Осужден»)».
Считается, что обряды подобного рода ставят запрет на вынесение судьей обвинительного приговора, особенно в том случае, когда человек не причастен к тому, в чем его обвиняют.
К помощи этой сибирской целительнице обращаются многие. В книгах, изданных под ее чутким руководством можно найти всевозможные заговоры: здесь и молитва о здравии и заговор на похудение. В общем, в книгах Натальи Степановой вы сможете найти заговоры, которые могут повлиять на вашу жизнь в той или иной ситуации.
Так, чтобы одержать победу в суде, Наталья Степанова предлагает прибегнуть к помощи такого заговора:
«О, великий Иисус Христос! Я, раб Божий (свое имя), прошу твоей поддержки и помощи в сложное для меня время. Не покинь мольбы мои, не оставь без надежной защиты твоей. Как пес зубы не считает, песчинкам в море счета нет, так и ты раб Божий судья (имя чиновника) позабудь родных своих. Хочу, чтобы меня, раба Божьего (свое имя) принял за родню свою. Как ты, раб Божий (имя чиновника) любишь свою мать и отца, так и меня полюби. Сердце свое открой мне, в обиду не дай. С миром отпусти на волю. Слова мои крепки как каменная глыба. Не сломить их и не выкинуть. Я уповаю на милость твою и верую я, что ты поможешь мне. Аминь».
Данный заговор-молитву надо произносить непосредственно перед заседанием и вынесением приговора.
Руна – письменность древних германцев. Каждый руна имеет свое значение. Так, чтобы одержать победу в судебных тяжбах необходимо иметь при себе рисунки или таблички с нарисованными рунами: Гальдрастав «Veigengni» (руна, помогающая одержать вверх в делах), Елхац и Тюр (руна, отвечающая за непробиваемую защиту со стороны адвоката) и Хагал (руна, способная разрушить все проблемы и препятствия на пути).
Если же хотите прибегнуть к помощи рун, избегая наказания за содеянное правонарушение, то возможно вам подойдут такие руны как:
В том случае, если же вы понятия не имеете, как выглядят руны, а точнее рисунки, то можете просмотреть видео в интернете, с помощью которого вы сможете научиться рисовать ту или иную руну. Более того, вы можете заказать магически символы почтой, приобретая их у опытных колдунов и магов. Но как бы то ни было, руны, нарисованные вами самостоятельно, будут также эффективны, как и магически знаки, изготовленные «мастерами» своего дела. Важно лишь верить в то, о чем желаешь!
Практически все заговоры, помогающие одержать победу в суде, не имеют последствий. По крайней мере, серьезных проблем магические деяния подобного рода не доставляют. Это напрямую связано с тем, что человек, обращающийся к высшим силам, применяет белую магию, которая не дает обратной волны, как это бывает в случае с темными силами. Более того, действие заговоров на помощь в установлении справедливости направлено только на одного человека, которого обвиняют в том, чего он не совершал. Считается, самое плохое, что может произойти вследствие этих обрядов – это отсутствие результата.
Другое же дело, если вы на самом деле виноваты в содеянном и хотите привлечь к помощи черную магию (ведь белая магия не способна защитить человека, нарушившего закон и пытающегося обманом снять с себя вину).
Наиболее опасен неправильно проведенный заговор тем, что человек может лишиться жизненной удачи. По этой причин профессиональные колдуны и маги не советую прибегать к магии, если вами руководит чувство мести или корысти.
Последствия для того, кто приводил в действие обряд черной магии, могут быть самыми разными. Для тех, кто собирается делать магические обряды с использованием темных сил, отметим самые основные из них:
Поэтому прежде чем решать к какому способу прибегнуть, чтобы выиграть судебный процесс, хорошенечко подумайте! Стоит ли подвергать свою жизнь опасности, пользуясь «услугами» темных сил? Быть может, будет достаточно сделать самый обычный «белый» заговор? Но в любом случае решение принимаете именно вы, а, значит, и вам отвечать за возможные последствия.
Берегите себя и близких вам людей. Успехов вам!
К сожалению, в суде трудно понять, кто выиграет, а кто проиграет. Поэтому древние ведуны создали обереги и специальный заговор, чтобы выиграть дело в суде. На самом деле их довольно много создано для того, чтобы дело приняло нужный оборот, и в этой статье можно узнать, как это правильно делать.
В этом деле важную роль играет удача и очень важно воспользоваться правильными силами, чтобы они стали на вашу сторону и помогли защититься от несправедливости. Ключевую роль тут имеет виновность или ее отсутствие у обвиняемого человека. Если перед высшими силами человек не несет никакой вины и обвинение несправедливо, самое время искать защиту у белой магии или у его ангела-хранителя. Но если он виновен в том, за что его обвиняют, необходимо совершать обряды заговора перед символами черной магии. Но в любом случае стоит подготовиться к обряду и сделать следующие действия:
Различают магические обряды в зависимости от условий проведения и необходимых средств для их осуществления.
Для того чтобы провести правильно магический обряд заговора необходимо купить узкую и длинную церковную свечу и ножницы. Свечу лучше купить вечером на воскресенье или субботу. Зажечь ее и ножницами во время чтения специальных слов убирать огонь со свечи, пока она не погаснет. В это время читается заговор:
«Пусть (имя) идет на суд, где будут начальники злоречивые говорить злые речи и клевету. Как пламя свечи, так и злоба пусть будет гаснуть, так рты отсохнут у тех, кто говорит злые слова».
Затем необходимо потушить свечу и взять ее с собой в зал суда, как талисман. Считается, что после этого заговора речи обвиняющих будут нескладными и им будет трудно говорить дурное против подсудного. Этот обряд можно делать тогда, когда человек отправляется на процесс, а также в случае, если он действительно виноват пред законом. Это позволит ввести в замешательство недоброжелателей и добиться или отмены, или значительного смягчения приговора.
Обряд проводится не только предварительно судебного процесса, но и тогда, когда вы направляетесь к недоброжелательным людям, которые будут вас судить‑рядить. Для этого необходимо прочесть церковные молитвы Богородице и Отче наш, а потом написать на бумаге следующие слова заговора:
«Как Покров Пресвятой Богородицы никому не под силу взять, так и пусть он оберегает (ваше имя) от злоречивых людей, клеветы и всякого зла. Спаси и сохрани, аминь».
После этого листок со словами необходимо положить в белье, близко к сердцу, и спокойно отправляться в зал на процесс обсуждения или к людям, которые к человеку настроены недоброжелательно. Тогда стрелы злых сил не коснутся, но идти в зал обсуждения стоит с чистой совестью, так как добрые духи не будут покровительствовать тем, кто совершил преступление, особенно тяжкое, такое, как грабеж, убийство и изнасилование.
Его можно делать и тогда, когда вы совершили противозаконные действия и хотите избежать наказания. Для этого понадобится трава и корень любистока, и карта Таро Суд, только не Страшный суд, на картинке которого появляются мертвые, воскресающие под трубу Архангела Михаила, а обычный процесс с чашей весов. Но такой обряд заговора больше подходит для гражданских вопросов, чем для уголовных.
Вот что стоит сделать перед тем, как отправиться в зал обсуждения вины. Необходимо сварить отвар любистока и вылить его в ванную. Затем искупаться в ней и пожелать себе удачи в ответственном процессе. После того как человек вымылся, не обтираясь полотенцем, зажечь черную свечу и произнести следующие слова заговора:
«Пусть весы правосудия дрогнут и склонят судью на мою сторону».
Затем необходимо положить аркан Таро под подушку и идти спать. Стоит обратить внимание на сны, которые придут непосредственно перед процессом - они подскажут не только, как выстроить речь и что ожидает в зале, но и к чему стоит быть готовым. Иногда сновидцы видят во сне полную картину судилища и результат дела. Утром положить карту в сумку и отправляться в зал заседаний. Дело обещает быть выигрышным, особенно если человек невиновен и то, в чем его обвиняют, не имеет к нему никакого отношения.
Для этого, входя в зал, нужно дотронуться до двери и сказать следующую фразу заговора:
«Как двери эти молчат, слов не говорят, так и пусть слово Виновен (осужден) не будет произнесено в этом зале».
Считается, что после этого заклинания, судья не сможет вынести обвинительный приговор, особенно если человек невиновен в том, в чем его обвиняют.
Обряд можно делать не только в качестве заговора на суд, но и против обвинения и обычной людской клеветы. Для этого нужно взять веревку, очень тонкую или шнурок от ботинок, и завязывать на нем узлы с такими словами заговора:
«Как на веревке узлы, так и пусть злые языки замолчат и не будут обвинять в клевете меня (имя)».
Мысленно пожелать добра всем своим обидчикам и теперь можно идти на суд или в общество, где человека осуждают, особенно в компанию сплетников и злых языков. Этот же магический обряд заговора можно делать и против злоречивых родственников, которые говорят о человеке плохое или любят сплетничать и перемывать кости.
Можно сделать даже специальный пояс для того, чтобы злые языки и клевета не нанесли вреда доброму имени и не навредили человеку, а можно его делать и в день перед тем, как отправиться на процесс.
Его делают за день до судебного процесса. Для этого понадобятся:
Для этого нужно знать точное количество тех, кто будет там находиться и будет обвинять в преступлении, а затем завязывать узлы и говорить следующие фразы заговора:
«Как моя лента узлом завязывается, так пусть злые языки замолчат, и не будут обвинять (ваше имя) в (название преступления). Да будет так».
После этого провести пламенем свечи по материалу так, чтобы пояс не загорелся, мысленно желая добра своим обидчикам и всем, кто обвиняет. Затем надеть пояс и отправляться на процесс. После этого ритуала человек может быть помилован или его обвинителям будет трудно говорить злые слова в его адрес.
Этот ритуал заговора действует не только тогда, когда против человека выдвинуто ложное обвинение, но и в случаях его реальной виновности в том, в чем его обвиняют. В этом случае нужно обратить внимание на следующие слова:
«Моя вина смыта и я невиновен, Бог мне судья».
После этого нужно стать под душ и обмыться или просто вымыть лицо и руки. Тогда заговор подействует, и приговор не будет озвучен в зале обсуждения или суд вообще не состоится и обвиняемый будет помилован.
После выполнения всех ритуалов, нужно обратить внимание на сны, которые приходят в ночь на судный день. Они дадут подсказки и скрытые послания для того, чтобы знать, что может ожидать человека и вовремя предотвратить беду. Если заговор на удачу в суде был произнесен ночью или поздним вечером, то сон является продолжением ритуала.
Благоприятными считаются сны с подметанием пола, если перед обвиняемым распускаются цветы и видятся приятные символы, обещающие радость. Но не стоит приступать к трактованию этого сна, пока приговор не вынесен, иначе ждет разочарование или подсудимый скажет не те слова, окрыленный радужными надеждами.
Если приснились кошмары или неблагоприятные сны, то нужно прочитать заговор, не вставая с постели:
«Куда ночь, туда и сон. Ночь пусть проходит и не возвращается, а сон плохой не сбывается».
После нужно умыться и идти в суд. Возможно, что этим удастся избежать опасности и ложного обвинения.
Адвокатская тайна появляется там, где адвокату становятся известными уличающие обвиняемого факты, которые обвиняемый скрывает от суда.
В подавляющем большинстве случаев, подсудимый в беседе со своим защитником останавливается на тех фактах, которые не были установлены или были неправильно восприняты и оценены и которые клонятся к оправданию подсудимого или к ослаблению его вины. Эти факты в сочетании с материалами дела служат защитнику для составления правильного плана защиты, для обоснования своих защитительных позиций, для возбуждения ходатайства о новых доказательствах, для критики тех обвинительных выводов, которые сделаны по имеющимся материалам, для акцентирования тех оправдывающих доказательств, которые неправильно отодвинуты, недооцениваются и заслоняются другими доказательствами.
При таком положении вещей, защитник, узнав от подсудимого, что имеются новые доказательства, стремится в установленном законом процессуальном порядке представить суду те факты, которые приводят к выводу о невиновности его подзащитного.
Наличие адвокатской тайны ставит защитника в необычное положение. Он не может раскрыть суду известные ему, но скрытые по делу обстоятельства, он должен их скрывать и действовать так, как будто он их и не знает.
Адвокатская тайна представляет собою исключение из обычного хода процесса, редкий и тягостный для адвоката эксцесс в его профессиональной деятельности. В силу этого содержание адвокатской тайны не может быть толкуемо распространительно. Адвокатская тайна, будучи исключением из обычного течения процесса и деятельности защитника в процессе, должна пониматься ограничительно.
Раньше всего следует указать, что адвокат не должен стремиться к тому, чтобы стать обладателем такой тайны. Было бы неправильным, если бы адвокат в беседе со своим подзащитным сказал бы ему: “Расскажите мне всю правду по делу, расскажите и то, что Вы скрыли от следователя и собираетесь скрыть от суда. Вы можете быть спокойны – Вашу тайну я никому не открою”. Адвокат не должен активно стремиться к овладению тайной. Можно было бы сказать: не он тайной овладевает, а она им – в том смысле, что он ее узнаёт отнюдь не в результате активной деятельности, направленной к ее познанию.
В понятие адвокатской тайны входят факты, неблагоприятные для обвиняемого, которые прямо или косвенно относятся к проводимому делу. Следует подчеркнуть, что в понятие тайны входят лишь неблагоприятные факты. Если обвиняемый признает себя виновным в приписываемом ему преступлении ложно, напрасно себя оговаривает, если он по тем или иным причинам принимает на себя чужую вину, то защитник, узнавший о невиновности своего подзащитного, не должен скрывать этого в силу обязанности хранения адвокатской тайны. (Мы здесь, разумеется, оставляем в стороне вопрос о том, какими процессуальными путями защитник сможет довести до суда эти факты, не превращаясь в свидетеля по делу, где он является защитником).
К этому сводилась точка зрения проф. Фойницкого, который считал, что защитник может огласить скрываемый подсудимым факт интимной тайны или даже семейные тайны своего клиента, если по обстоятельствам дела это представляется необходимым именно в интересах защиты.
Фридман в своей работе описал следующий случай: французский капитан Доано был предан суду по обвинению в том, что он побудил шайку арабов к убийству их главаря. Прокурор указал на 38.000 франков, которые были найдены у капитана. Обвиняемый отказался от всякого ответа по вопросу о происхождении этих денег. Его защитник в защитительной речи заявил, что он считает своей обязанностью открыть суду, откуда Доано достал эту сумму, несмотря на то, что подсудимый не согласен на это объявление. Доано, заявил адвокат, будучи душеприказчиком своей бабки, утаил найденную у него сумму наследства, дабы другие наследники не получили слишком много на свою долю. Как указывает Фридман, это заявление, хотя ничем не подкрепленное, произвело такое впечатление на судей, что они оправдали капитана по этому делу.
Нет никакой нужды случаи, подобные вышеприведенному, включать в понятие адвокатской тайны. Не в такого рода случаях, когда обвиняемый скрывает оправдывающие его обстоятельства, а в случаях противоположных, когда он скрывает уличающие его обстоятельства, – существо адвокатской тайны и вся сложность вопросов здесь возникающих.
Эли, касаясь вопроса об адвокатской тайне, указывал, что адвокат освобождается только от обязанности свидетельствовать обо всем том, что касается отношений к клиенту, что относится к полученным им признаниям и притом только в том случае, когда открытие этих признаний может повредить защите.
В содержание адвокатской тайны входят те факты, которые стали адвокату известными в связи с его деятельностью адвоката. Если адвокат может удостоверить имеющие значение для дела факты, ставшие ему известными вне всякой зависимости от выполнения им по данному делу адвокатских функций, он, разумеется, должен быть допрошен по делу в качестве свидетеля и не может быть по этому делу защитником. Обстоятельства, относящиеся к чьему-либо преступлению, известные адвокату вне зависимости от его адвокатской деятельности по данному делу, не являются адвокатской тайной, и здесь перед адвокатом, как и перед всяким другим лицом, появится обязанность дать свидетельские показания. Но обстоятельства, ставшие известными в связи с деятельностью адвоката, являются адвокатской тайной, если он в отношении данного лица выполняет функции защитника в суде, выполняет другие функции, возложенные на адвоката: консультация, составление заявления, жалобы и т. п.
Если при выполнении своих функций адвокат узнает об обстоятельствах, которые к доверившемуся ему лицу никакого отношения не имеют, то здесь нет на адвокате обязанностей, вытекающих из адвокатской тайны. Если адвокат в беседе со своим подзащитным узнаёт о том, что другие лицо, не имеющее отношения к его подзащитному, совершило преступление, что его подзащитный к этому преступлению никакого отношения не имеет, то на обязанности адвоката не лежит хранение этого факта как адвокатской тайны. Адвокат, правда, узнал это при выполнении своих адвокатских функций, но для его подзащитного эта тайна безразлична и раскрытие ее не будет представлять злоупотребления доверием своего клиента. Здесь нет наличия неблагоприятных для подзащитного фактов, наличие которых составляет адвокатскую тайну.
Начальным моментом, с которого адвокат может оказаться обладателем профессиональной тайны, является не тот момент, когда адвокат допущен в качестве защитника по уголовному делу, а тот момент, когда к адвокату, еще до допущения в качестве защитника по делу, еще, быть может, до возбуждения дела, то или иное лицо обратилось за юридической помощью.
Оказание юридической помощи населению является одной из обязанностей, возложенных на адвокатуру, так же как и обязанность защиты в суде. Само собой разумеется, что адвокат при этом не может давать советов, направленных к сокрытию преступления, указывать пути и способы такого сокрытия, но раскрывать доверенную ему тайну он не должен. Лицо, обратившееся к адвокату за консультацией, должно быть уверено, что находящийся перед ним в качестве советчика и выслушивающий все то, что с полным доверием к адвокату он излагает, не окажется затем в суде свидетелем по тому делу, где это лицо предстанет в качестве подсудимого.
По этому вопросу точка зрения дореволюционной адвокатуры характеризуется постановлением Московского Совета присяжных поверенных, в котором говорится: “Отношения между адвокатом и лицом, обратившимся к нему за советом, возлагают на него те же нравственные обязательства, какие он принимает на себя после принятия на себя обязанностей защитника уже по возникшему делу. Тайна, вверенная ему в данном случае, не менее священна, чем тайна, вверенная ему по возникновении дела и после вступления его в дело в качестве официального защитника. Отношения лица, являющегося за советом к адвокату, предполагают полную откровенность и правдивое сообщение всех обстоятельств дела. Такая откровенность немыслима без уверенности, что все сообщенное адвокату останется известным только ему одному и ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не может быть обнаружено”.
Иное разрешение вопроса создало бы совершенно нетерпимое положение. Представим себе следующий случай: в юридическую консультацию к адвокату обратился гражданин со следующим вопросом: накануне он опоздал на работу без уважительной причины свыше 20 минут. Он надеется, что ему удастся скрыть этот прогул, но все же на всякий случай – он хочет знать, какое наказание ему грозит, если прогул будет установлен и он будет предан суду. Представляет ли собой это признание тайну, не подлежащую раскрытию, или же это тайной не является и адвокат может но этому вопросу дать показание на суде?
Против сохранения тайны консультации может быть следующее возражение: в суде сохранение адвокатской тайны менее опасно для дела борьбы с преступлениями потому, что до поступления дела в суд оно прошло стадию расследования, во время которой все доказательства против обвиняемого были собраны и у него совсем не так часто остается нераскрытой тайна, которую он мог бы поведать своему защитнику.
Это возражение парализуется следующим: тайна, оставшаяся скрытой на всем протяжении предварительного следствия, имеет мало шансов быть раскрытой на суде, и здесь реальной является опасность, что это так и останется тайной для суда, как осталось тайной для следствия. Наоборот, в случае обращения гражданина к адвокату за консультацией до возбуждения дела или в стадии расследования, гораздо больше данных предполагать, что являющееся в данный момент тайной окажется раскрытым на первых порах предварительного расследования без всякой попытки узнать эту тайну от адвоката.
Наиболее типичным случаем познания адвокатом тайны, является сообщение ее обвиняемым своему защитнику. Обвиняемый, беседуя с защитником обо всех обстоятельствах дела, сообщает ему и те факты, которые, уличая его, остались по делу не установленными. Но одним лишь обвиняемым вовсе не ограничивается круг лиц, которые могут передать защитнику такого рода факты. Такие факты могут быть переданы и посторонним лицом, и защитник может случайно услышать о них. Надо признать, что во всех этих случаях одинаково имеет место адвокатская тайна. Здесь не может быть поставлен вопрос таким образом, что раскрытие тайны, полученной от обвиняемого или от лиц, действовавших по его поручению или в его интересах, представляет собою злоупотребление доверием, оказанным адвокату со стороны лиц, поведавших эту тайну и рассчитывавших на то, что она останется нераскрытой. Вне зависимости от источника, раз обвиняемый скрывает определенный факт, адвокат не может, вразрез с волей и интересами обвиняемого, раскрыть его.
В судебной практике имел место такой случай: в суде слушалось дело по обвинению Н. в том, что он из ревности покушался на убийство своей жены. Н. жил в ночлежном доме, там же за месяц до преступления он познакомился со своей будущей женой. Через неделю они поженились, а через три недели после женитьбы он покушался зарубить ее топором. Н. был арестован. На предварительном следствии он признал себя виновным в покушении на убийство жены и объяснил, что на преступление его толкнула ревность, вызванная легкомысленным поведением жены. Так он объяснил дело и своему защитнику, беседовавшему с ним перед судом.
В судебном заседании подсудимый совершенно неожиданно заявил, что потерпевшую он не ревновал и покушение на убийство он произвел под влиянием чувства обиды, когда он узнал, что его жена больна сифилисом и что она и его заразила этой болезнью. Подсудимый добавил, что от этой болезни его и сейчас лечат в тюремной больнице.
Защитник, воспользовавшись перерывом в судебном заседании, поспешил в тюремную больницу, чтобы получить там данные, подтверждающие новое объяснение подсудимого, ибо если это было бы доказано, то картина преступления резко изменилась бы в пользу его подзащитного. В больнице защитник из беседы с врачом и из ознакомления с историей болезни убедился, что его подзащитный Н. болеет сифилисом на протяжении нескольких лет, и следовательно, он заболел задолго до знакомства с потерпевшей.
Легко представить себе то тяжелое положение, в котором оказался защитник, ставший в середине судебного заседания обладателем такой тайны.
В данном случае защитник узнал тайну не от обвиняемого и даже без его ведома, но несомненно, что это составляет адвокатскую тайну.
Так же как и со слов обвиняемого, защитник может узнать тайну и из документа, дошедшего к нему от подсудимого или других лиц. Входят ли такие случаи в понятие адвокатской тайны? В дореволюционной русской литературе высказывался взгляд, что если защитник обязан не выдавать тайн своего клиента путем свидетельских показаний, то было бы нелогично и несправедливо не признавать за ним той же обязанности относительно выдачи документов. “Обязанность быть свидетелем и обязанность представлять требуемые судебной властью документы имеют одинаковое основание и одинаковую важность; если законодатель нашел, тем не менее, необходимым и возможным допустить исключение из первой, то нет никакого повода не допускать такого же исключения, при таких же условиях и из второй”.
Эли, касаясь вопроса о выемке документов у адвоката, считал ее возможной в тех случаях, когда адвокат сам подвергается преследованию и когда документы хранятся у него не как у адвоката. Эли, основываясь на тайне и свободе защиты, не допускал выемки документов профессиональных. Молло допускал в единственном случае возможность выемки документа у адвоката – это, когда адвокат подозревается в сообщничестве. “Вне этого случая адвокат (не подсудимый) не обязан ни выдавать документов, ни даже упоминать об их существовании, ибо хранение документов есть тоже тайна, вверенная адвокату клиентом”.
Следует признать, что на документы или предметы не может быть распространяемы правила, относящиеся к адвокатской тайне, ибо природа их совершенно различна. С принятием от подзащитного документа, уличающего его, защитник не только узнаёт тайну, заключающуюся в этом документе, но и превращается в хранителя доказательства. Хранить тайну, рассказанную подзащитным – это совсем не то, что хранить и скрывать доказательства против подсудимого. Пусть защитник знает о существовании этого документа, но пусть этот документ останется у обвиняемого.
Документ этот может быть обнаружен следственной властью. Но даже если бы он и не был обнаружен, все равно – защитник не должен принимать на себя попечения о таком документе. Здесь адвокат рискует превратиться в укрывателя своего подзащитного, в пособника, скрывающего следы преступления.
Нельзя согласиться с тем, что одно и то же – узнать от подсудимого, что против него имеется изобличающий его и неизвестный суду или следователю документ, и превратиться в хранителя и укрывателя этого документа. Совсем не одно и тоже знать, что у подсудимого имеется необнаруженный предмет, составляющий серьезную против него улику, или принять от подсудимого этот самый предмет.
Мы указывали, что адвокат не стремится к овладению тайной. Помимо своего желания он услышал признание, и тут уже ничего не поделаешь. Совсем иначе дело обстоит с документом или предметом. Адвокат его не примет и, таким образом, он, став обладателем тайны о существовании уличающего документа или предмета, не превратится в хранителя их.
Признание адвокатской тайны продиктовано заботой об обеспечении обвиняемого защитой, необходимой при осуществлении правосудия, хотя это и создает возможность известного ущерба для отдельного дела, где установление виновности было бы облегчено – если бы тайное стало явным и адвокат бы передал тайну, сообщенную ему подсудимым.
Но, защищаемая таким образом, тайна может представлять собой опасность не только для правильного разрешения данного дела в смысле оправдания виновного; сокрытие ее может грозить и другими опасностями для отдельного лица или для государства. Можно ли утверждать, что вне зависимости от того, какими последствиями это грозит, тайна должна быть сохранена.
М.Г.Казаринов, выступая защитником в процессе адвокатов Базунова и Аронсона, говорил: “И эта обязанность молчать не может быть нарушена, хотя бы молчание способствовало безнаказанности, торжеству преступления, пользованию его плодами. Убийца, поведавший адвокату или священнику, что он действительно убил, указавший, где зарыт труп, где спрятаны ограбленные деньги, – может спокойно жить и пользоваться плодами преступления, зная, что ни адвокат, ни священник не явятся его изобличителями”.
Обязанность по соблюдению адвокатской тайны может оказаться в противоречии с интересами общественной, государственной безопасности.
Как высоко ни расценивать значение института адвокатской тайны, все же необходимо признать, что должны существовать известные границы, известные пределы, и переход за эти пределы заставит отказаться от сохранения тайны и даст возможность заговорить адвокату, освободив его от обязанности молчать – обязанности, могущей причинить большие моральные страдания.
Легко представить себе следующий случай. Один подсудимый оговаривает другого в совершении преступления. Другому грозит осуждение, быть может, очень тяжелое, а подсудимый признается своему адвокату, что он ложно оговаривает другого для того, чтобы самому оправдаться, и что другой совершенно невиновен.
Мы указывали, что адвокатская тайна должна быть сохранена в том случае, если в результате этого возможно вынесение оправдательного приговора в отношении виновного, но возможно ли требовать от адвоката молчания, когда грозит осуждение невиновному, когда угрожает наказание, а может быть и казнь невинной жертве чужой клеветы? Возможно ли разрешать такое молчание?
А если тайна касается не только подсудимого, но и его укрывшихся сообщников, продолжающих совершать преступления? Кто может заставить адвоката молчать, когда в результате его молчания будут продолжать безнаказанно орудовать преступники, будут грабить, убивать? Сможет ли адвокат утверждать, что он в этой вновь пролитой крови не виновен?
Несомненно, следует признать, что на такого рода случаи адвокатская тайна не распространяется, что адвокат не обязан хранить тайну, чреватую такими последствиями.
Даже французская адвокатура, очень решительно проводящая начало безусловного соблюдения адвокатской тайны, допускает исключения для тех случаев, когда необходимо предотвратить тяжелые последствия.
Молло, придававший большое значение адвокатской тайне, утверждавший, что “вера в святость тайны составляет одно из существеннейших условий адвокатуры”, что “самые законы, учреждая адвокатуру, вменяют адвокату в обязанность соблюдение тайны, без которой немыслима ни профессия, ни ее отправление”, вместе с тем соглашался, что здесь должен быть исключен случай, когда общественное благо требует обнародования тайны. “Под благом общественным подразумевается предотвращение большего бедствия или вреда, имеющего быть причиненным ближнему в случае необнаружения тайны”.
Наконец, к тем случаям, когда может оказаться “необходимым обнародование”, могут быть отнесены отдельные категории преступлений или отдельные преступления, которые в силу их особой опасности не могут быть поставлены под защиту адвокатской тайны.
В такой точке зрения нет ничего неприемлемого. Мы выше приводили случаи, когда адвокат может и должен отказаться от хранения тайны. Мы признавали тайну только в тех случаях, когда речь идет только о возможности вынесения оправдательного приговора лицу, совершившему преступление.
Но ведь и преступления бывают различные, и мы можем столкнуться с такими тягчайшими злодеяниями, с такими опаснейшими преступниками, на которых адвокатская тайна не может быть распространена.
Каковы эти случаи – это дело законодателя. Закон, который допускает адвокатскую тайну, должен указать и те случаи, когда адвокатская тайна недопустима. Бесспорно, не может быть адвокатской тайны там, где идет речь о тягчайших преступлениях против Родины. Сюда могут быть отнесены те дела, где закон объявляет наказуемым недоносительство, можно и сократить число таких случаев, но во всяком случае следует сказать, что за расширение этих случаев за пределы тех преступлений, где наказуемо недоносительство, идти вряд ли возможно. Нельзя, ведь, создавать такое положение, что защитник обязан доносить в тех случаях, когда все граждане от этой обязанности освобождены. Ведь иначе получится такое положение, что любой гражданин, не имеющий никаких обязанностей по хранению профессиональной тайны, может молчать о ставшем ему известном преступлении, а адвокат, имеющий специальные обязанности по хранению адвокатской тайны, обязан об этом заявить, совершив тягостный переход из защитника в свидетеля обвинения.
С полной отчетливостью этот вопрос разрешен в законодательстве УССР. Наряду с признанием адвокатской тайны в виде невозможности вызова и допроса в качестве свидетеля защитника обвиняемого по делу, по которому он допущен или назначен к исполнению обязанностей по защите, закон указывает, что это не распространяется на те случаи, когда защитнику по делу становятся известны какие-либо обстоятельства о преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-2–54-14 УК УССР.
В законодательстве УССР установлена уголовная ответственность за недоносительство, кроме преступлений, предусмотренных ст.ст. 54-2–54-14 УК, еще за преступления, предусмотренные ст.ст. 56-46 (массовые беспорядки), 56-17 (бандитизм), 56-22 (подделка и сбыт монеты, казначейских билетов и др.). Таким образом, по остальным из перечисленных выше преступлений тоже установлена ответственность за недоносительство, а адвокат согласно смыслу закона должен хранить тайну о таких преступлениях.
Хранение тайны является обязанностью адвоката в течение всего времени производства по делу. Если адвокат выбывает из дела до его окончания, то он не освобождается от обязанности не разглашать тайну. И по окончании дела адвокат должен хранить тайну. Вопрос о том, в течение какого срока или бессрочно, вечно должна храниться тайна, разрешается, по нашему мнению, следующим образом: содержанием тайны является факт, уличающий подсудимого в совершении преступления, или факт, усиливающий степень или характер ответственности. Когда перестанут угрожать обвиняемому те последствия, из-за которых эти факты им скрываются, тогда и прекращается необходимость и обязанность хранения тайны. Смерть обвиняемого, амнистия, погашающая преступление, истечение давности, устраняющее возможность пересмотра уже решенного дела – таковы те сроки, по истечении которых отпадает обязанность по хранению тайны.
После этого срока вопрос о возможности разглашения тайны решается, с одной стороны, в зависимости от того, какие личные, семейные или общественные последствия это может повлечь. В случае смерти обвиняемого разглашение его тайны может оказаться не безразличным для его семьи. С другой стороны, может оказаться, что сокрытие тех или иных фактов в отношении к определенным лицам может идти вразрез с законным интересом современников или потомков знать все о том или ином деятеле.
Спорным является вопрос, обязан ли адвокат хранить тайну и после того, как сам обвиняемый ее раскрыл.
Дореволюционная русская судебная практика считала, что подсудимый может снять завесу с совещания, и тогда защитник не связан более тайной. На такую точку зрения встала Варшавская судебная палата по дисциплинарному делу Патэка, который не счел возможным рассказать содержание своего разговора со своим бывшим подзащитным Бартосом, хотя последний, со своей стороны, изложил содержание этого разговора.
Дореволюционная литература, придавая очень большое значение адвокатской тайне, утверждала, что “обеспечение этой тайны представляется одним из необходимых условий правильного функционирования уголовной защиты” (Зарудный), и читала, что адвокатская тайна должна храниться адвокатом, даже если обвиняемый эту тайну раскрыл.
А.С.Зарудный в докладе “О тайне совещания подсудимого с защитником”, сделанном в 1912 году в Петербургском Юридическом обществе, возражал против того, что подсудимый может снять завесу с совещания и что тогда и защитник не связан более тайной. А.С.Зарудный указывал, что точка зрения, исходящая из того, что закон, гарантируя тайну совещания, имеет в виду не интересы защитника, а интересы подсудимого, представляется совершенно не соответствующей ни духу, ни букве русского закона. Тайна ограждается, утверждал Зарудный, в интересах не одного подсудимого и не одного защитника, а в интересах правосудия, в интересах общественных и государственных и нельзя отменить по своему произволу закон, установленный для пользы общей.
Муравьевская комиссия, занимала по этому вопросу противоположную позицию и утверждала, что недопущение защитника сообщать признания подсудимого составляет изъятие из общего правила об обязанности каждого свидетельствовать перед органами судебной власти о всем, что ему известно по данному делу и составляет подчинение публичного интереса интересам частного лица. Поэтому в случае отказа подсудимого от этой прерогативы не представляется уже оснований настаивать на ее соблюдении вопреки интересам заинтересованного лица.
Нам представляется, что правильное решение этого вопроса дается самим определением адвокатской тайны. Необходимым элементом этого понятия является то, что речь идет о факте, который обвиняемый скрывает от суда. Как только обвиняемый перестает скрывать этот факт, он перестает быть тайной и, следовательно, полностью исчезает та тайна, которую адвокат должен хранить.
Представим себе следующий случай: подсудимый, обвинявшийся в убийстве и отрицавший на следствии свою виновность, признался своему защитнику, что он совершил убийство. Это признание адвокат не может раскрыть, ибо оно является тайной. Но если далее на суде подсудимый признает себя виновным – тайное становится явным и исчезает самое содержание адвокатской тайны.
В упоминавшемся нами деле присяжного поверенного Патэка его бывший подзащитный Бартос заявил, что на предварительном следствии он сознался, но на суде отрицал свою виновность, и что поступил он так по совету своего защитника, которому он объяснил, что вовсе не сознавался следователю, как это было записано в протоколах следствия. Присяжный поверенный Патэк отрицал справедливость заявления Бартос, но не нашел, однако, возможным рассказать содержание своего разговора, как не подлежащее оглашению.
Надо признать, что присяжный поверенный Патэк ошибочно считал, что он должен хранить тайну, которую его бывший подзащитный сам раскрыл.
Но точка зрения Патэка нашла своих сторонников: О.О.Грузенберг считал, что обвиняемый может огласить содержание беседы с защитником и что тайна обязательна лишь для адвоката. Кулишер высказал следующее соображение: если признать, что содержание беседы подлежит оглашению с разрешения подсудимого, то уже из одного нежелания подсудимого снять печать молчания с уст своего защитника, прокурор сможет, и не без основания, сделать перед судом тот вывод, что, значит, в этой беседе были такие обстоятельства, которые надо скрывать.
Неправильность этой точки зрения заключается в том, что адвокатская тайна имеется там, где имеется факт, который обвиняемый скрывает от суда. В тот момент, когда обвиняемый перестает ее скрывать – тайна исчезает и адвокату нечего хранить.
По этому вопросу Петербургский совет присяжных поверенных высказал следующую точку зрения на основании сделанных прокурорскому надзору заявлений бывшего подсудимого о содержании, происходивших между ним и его защитником объяснений, против последнего предъявляются обвинения в тяжких нарушениях долга, пятнающих его честь и достоинство носимого им звания. Единственным средством для его оправдания, для восстановления истины является изложение бывшим защитником того, что действительно происходило во время этих объяснений его с подзащитным, а поэтому защитнику не может быть возбранено, прибегнуть к этому средству, хотя бы это было связано с разглашением “тайны доверителя”, если этот доверитель решился под покровом этой тайны заявить на него ложное обвинение.
Не менее важным является решение вопроса о том, по отношению к кому известные защитнику и скрываемые подсудимым факты должны храниться как тайна? Обвиняемый скрывает этот факт от органов следствия и суда, и этим самым и дается ответ на вопрос о том, по отношению к кому не может раскрываться тайна. Судебные и следственные органы могут скрываемый факт узнать от любого лица, которое, узнав о нем от адвоката, может заявить об этом, дать по этому вопросу свидетельские показания, и поэтому обязанность хранения тайны носит весьма широкий характер. Сообщение этой тайны может иметь место только в отношении лиц, которые эту тайну должны будут хранить в силу своей служебной или профессиональной обязанности. Адвокат, ставший обладателем тайны, очутившийся в связи с этим в очень трудном положении, вставший перед необходимостью разрешить и щекотливые этические, и сложные процессуальные вопросы, решить, какова должна быть тактика проведения защиты, может посоветоваться по этому вопросу со своими коллегами-адвокатами или даже получить указание от Президиума коллегии адвокатов. Такое обращение не может быть запрещено – оно поможет адвокату найти наиболее правильную позицию в процессе, и наряду с этим тайна, доверенная адвокату, будет сохранена.
В знаменитом деле Курвуазье, обвинявшемся в убийстве своего хозяина лорда Вильяма Росселя и отрицавшем обвинение, подсудимый в середине процесса сознался своему защитнику Филиппсу в убийстве и просил его не оставлять защиты. Адвокат Филиппс обратился за советом к судье Пэрку.
В этом факте обращения к Пэрку никто не усмотрел ничего неправильного, хотя другие стороны поведения Филиппса по этому делу вызывали серьезные нарекания на протяжении многих лет.
В случае возбуждения против адвоката дисциплинарного преследования он имеет право сообщить в своих объяснениях и показаниях те факты, которые составляют адвокатскую тайну. Президиум, в свою очередь, должен принять меры, чтобы поведанная ему тайна была сохранена. Такой точки зрения придерживается Э.С.Ривлин, который считает, что допустимо разоблачение тайны своего подзащитного, когда это необходимо в целях собственной защиты.
Неправильной является точка зрения Э.Бенедикт, считавшего, что адвокату приходится хранить тайну своего клиента, даже если от нарушения ее зависит оправдание собственных его, адвоката, поступков от лжи и клеветы.
Речь, которую произнес И.Д. Брауде в защиту обвиняемого в убийстве А.И. Маркова.
Товарищи судьи! Это дело в наши дни совершенно необычно как с тематической, так и с общественной точки зрения. Убийство или самоубийство - сама ли покончила с собой Аня Лыткина или зарезал ее Анатолий Марков? - вот вопрос, который стоит перед вами и ждет вашего разрешения.
Прежде чем изложить свою точку зрения, мне хотелось бы сделать несколько замечаний в связи с особенностями настоящего дела.
В течение этих дней я с большим волнением наблюдал развертывавшуюся перед нами картину человеческих отношений. Мы слушали допрошенных судом свидетелей, и перед нами раскрывался уголок жизни, такой необычной и такой непохожей на нашу повседневную советскую жизнь.
Мы наблюдали здесь удивительное легкомыслие в отношениях людей друг к другу. Мы слышали о вероломстве, об обманах, видели недопустимое отношение к семье, к браку, к моральным обязанностям по отношению к друзьям. Мы слышали здесь о таких явлениях, которые не типичны для нашего времени и чужды советским людям. Мне казалось порой, что мы участвуем в разборе какого-то дела в духе бульварных романов далекого прошлого, с их «жгучими страстями», необузданной ревностью, кошмарными убийствами и самоубийствами. Все это так далеко от нас, и хочется верить, что никогда больше не повторится, а отношения эти - лишь кривое зеркало человеческих отношений и возникли они где-то на задворках нашей жизни, наперекор морали нового, советского общества, как контраст облику советских людей. Естественно, что только на фоне такой жизни, чуждой советским людям, таких отношений и могут возникать самоубийства и подобные этому трагические случаи.
Слушая речь прокурора, в особенности вторую часть, я испытывал некоторую тревогу, так как, может быть, незаметно для самого себя прокурор подменял отсутствующие улики возникшим у него в течение этого дела вполне естественным чувством антипатии к моральному облику подсудимого. В этом - большая опасность для правильного решения дела. Безусловно, Марков не вызывает симпатии. Но было бы страшно для советского правосудия, если бы отсутствующие в деле улики подменялись чувством антипатии к подсудимому, если бы отсутствие доказательств или слабость их восполнялась стремлением изолировать его во что бы то ни стало и желанием исключить из общества, потому что он морально-распущенный человек.
Я убежден, однако, что если такое настроение и сказывалось в речи прокурора, то оно никак не может отразиться на приговоре суда. От советского суда, каков бы ни был подсудимый, какие бы отрицательные чувства он ни вызывал к себе, мы вправе ожидать точного и конкретного выполнения советского закона, требующего, чтобы человек был осужден лишь при доказанности вины, независимо от того, что он собой представляет, хотя бы он и был до глубины души испорчен. Важно одно- подсудимый совершил данное преступление или не совершил. И это одно должно решить его участь в нашем суде.
Я еще хотел бы сказать прокурору. Он в своей речи крайне критически отнесся к постановлению, которым это дело однажды было прекращено. Однако должен отметить, что в постановлении о возобновлении дела я не нашел каких-либо более убедительных мотивов.
Характерно, что и обвинительное заключение по этому делу и обвинительная речь прокурора по существу аргументированы одним и тем же - показаниями все той же Кисловой.
Кислова - единственная свидетельница по делу, которую здесь цитируют и так и этак и которой в одном верят, а в другом не верят, в одном с ней соглашаются, а в другом ее показания отвергают.
Вся беда в том, что у обвинения больше ничего в сущности и нет, а все остальное - разговоры, рассуждения, порой не лишенные остроумия и образности, психологические экскурсы, о которых мы поговорим несколько позднее. Нет прежде всего никакого фактического материала по основному моменту дела, то есть, что нож, которым нанесена Лыткиной смертельная рана, был взят Марковым и что он зарезал ее.
Вот по этому кардинальному вопросу здесь не имеется никаких доказательств.
Вы, товарищ прокурор, ссылаетесь опять-таки на показания Кисловой. Но вы забыли, что по существу Кислова здесь только формально свидетельница, что она еще совсем не так давно была по этому делу сообвиняемой, что она сидела вместе с Марковым в тюрьме и что, будучи обвиняемой, она, естественно, давала показания с единственной целью не быть уличенной в том, что нож в руки Лыткиной попал по ее вине.
Она давала показания как сообвиняемая, заинтересованная в том, чтобы исключить свою прикосновенность к самоубийству Лыткиной. Ее допрашивали и течение длительного периода как соучастницу Маркова в убийстве Ани. Лыткиной, и, естественно, что после освобождения из тюрьмы и допроса по прекращении дела она не могла не подтверждать показаний, уже данных ею ранее. Она дает их и сейчас и будет давать и впредь эти показания, так как она боится снова попасть в тюрьму. Тюрьма слишком памятна ей, как памятны и вызовы к следователю, допросы и ожидание суда.
Отсюда в ее показаниях неизбежные и непримиримые противоречия. Поэтому к ним необходимо относиться с величайшей осторожностью. Ее оговор не может не вызывать серьезнейших сомнений, потому что, повторяю, она здесь только формально свидетельница, а фактически она столь же заинтересованное лицо, как и Марков.
Вот почему для меня, вместе с вами наблюдавшего ее развязную манеру давать показания и ее наигранное спокойствие, было совершенно ясно, что она говорит неправду, и именно по тем моментам, которые являются для нее самой весьма опасными. Это становится совершенно очевидным, особенно при сопоставлении ее показаний на следствии и в суде с теми объяснениями, которые она давала, когда еще не была уверена, что будет арестована, когда под свежим впечатлением того, что произошло, она не имела возможности продумать положение и подготовиться к установочному поведению.
Вспомните показания тех людей, с которыми она столкнулась сразу же после смерти Ани Лыткиной: врача скорой помощи Мещериновой, соседа Крашенкова и оперативного работника уголовного розыска Зуева. Они все по этому поводу показывали одно и то же и у следователя и здесь, в суде, хотя никто из них друг друга раньше не знал. И вы, товарищ прокурор, как бы забыли о существовании этих показаний и не обратили внимания на то, что они полностью
совпадают с показаниями Маркова, который о существовании этих лиц раньше даже не слыхал.
Вы не можете, товарищ прокурор, не понимать все значение показаний этих свидетелей, а между тем вы забыли о них. Вы никого из них не вызвали в суд, даже не указали их в обвинительном заключении. Вы не вызвали людей, которые рассказывали о первых искренних, еще не установочных и не подготовленных объяснениях Кисловой о том, что произошло в ее комнате вечером двадцать седьмого ноября 1947 года.
Три вопроса, товарищи судьи, стоят сейчас перед вами. Первый - мог ли оказаться нож в руке Маркова, то есть он ли взял нож и совершил убийство? Второй - были ли у него мотивы для такого убийства? Третий - были ли у Ани Лыткиной мотивы для самоубийства?
Ответы на эти три вопроса решают дело. Но по сути решает дело ответ на один первый вопрос: действительно ли Марков взял нож в комнате Кисловой и с ним бросился на Лыткину?
Товарищ прокурор говорит, что по этому моменту в показаниях Кисловой нет противоречий, кроме мелочей, отмеченных им в его речи.
На самом же деле даже в таких показаниях Кисловой, которые проходят по следственному производству, при их сопоставлении обнаруживаются такие противоречия, которые бросаются в глаза своей логической несообразностью и явно нелепыми утверждениями. И у следователя и здесь Кислова показала, что как только она подошла к шкафу, Аня выскочила из него с криком «подлец!», а она стала прикрывать шкаф и поэтому не видела, что делалось позади нее, и не могла видеть, как Марков схватил нож из буфета.
Но разве это могло быть так? Зачем нужно было закрывать шкаф? Ведь в шкафу ничего не было, он был пустой, потому что из него все было вынуто заранее,
Вся эта провокация была заранее продумана и подготовлена Кисловой. Ей незачем было закрывать пустой шкаф в момент, когда, по ее словам, Аня выскочила из него с криком «подлец!». Естественным движением человека, когда из шкафа выскакивает с таким криком истерзанная ревностью женщина, было бы мгновенно, не теряя ее из виду ни на секунду, обернуться. Кислова утверждает, что не видела, что произошло, так как, закрывая шкаф, стояла спиной к Маркову и Лыткиной. Вздор! Все видела, все прекрасно знает, но рассказать не хочет.
Кислова говорит, что Марков мог, сидя на диване, протянуть руку и выхватить нож из буфета и что он знал, бывая у нее, куда она обычно кладет этот нож. Вспомните показания свидетельницы Боковой: после выпивки и закуски, за несколько часов до трагического события, кто-то из них - она или Кислова - положила этот нож на стол. Нелепо предположение, что Марков в какие-то доли секунды, пока Кислова открывала или закрывала шкаф (во что я не верю), мог сориентироваться и схватить нож из буфета, который, кстати сказать, был закрыт, и, если даже приоткрыт, то все же было необходимо открыть дверцу буфета. И все это он должен был сделать с такой быстротой, что Кислова не могла увидеть этого!
Нелепость такого предположения, мне кажется, очевидна. Прокурор оставил этот момент под некоторым сомнением, говоря, что нож должен был быть на виду. Но если на виду, то тем вероятнее, что со стола его могла взять и Аня Лыткина еще до того, как спряталась в шкаф. Вспомните показания свидетеля Крашенкова, который, застав рядом с трупом Ани Лыткиной Кислову, спросил ее, где был нож? Она ответила, что нож был на столе. И, наконец, сопоставьте мгновение, .в течение которого, по словам Кисловой, Марков мог взять нож, с тем, несомненно, более продолжительным промежутком времени, который был в распоряжении Лыткиной, когда Кислова ходила к парадной двери и открывала ее Маркову, поднимавшемуся в это время по лестнице.
Следственный эксперимент, на который ссылается товарищ прокурор, утверждая, что отсутствие Кисловой продолжалось 20 - 30 секунд, вызывает у меня естественное сомнение, даже если следователь быстро бегал при этом эксперименте. Но и при таком исчислении у Ани Лыткиной было достаточно времени, чтобы взять нож до возвращения Кисловой в комнату.
Можно ли при таком положении вещей серьезно утверждать, что нож взял Марков в тот момент, когда Кислова не могла этого видеть, и затем бросился с ножом на Лыткину?
Совершенно естественно, что прокурор уделил много внимания вопросу о мотивах, имеющихся в этом деле. Вы пытались, товарищ прокурор, и в этом вопросе идти путем исключения тех, у кого могли быть мотивы желать смерти Лыткиной, и доказывать, что они могли быть только у Маркова. Какие же мотивы к убийству Лыткиной обнаружили вы у Маркова?
Вы говорили о том, что он запутался в своих любовных связях, что ему нужно было разрубить этот узел, это окружение трех женщин, и что убийство Лыткиной вытекало из этого стремления. Но одновременно здесь возникла и другая версия, что Марков хотел жениться на Татьяне Кисловой и поэтому Аня Лыткина, являвшаяся соперницей Татьяны, мешала ему и, сблизившись с Кисловой, он решил путем убийства устранить это препятствие. Жизненно ли это?
Я уже говорил, к какому моральному и интеллектуальному типу людей я отношу Маркова. Подход к женщинам у него характерный именно для этого типа людей. Он - неглубокий, поверхностный и по существу равнодушный человек. Его влекло к этим девушкам, проходившим перед нами по делу, не подлинное чувство, не любовь, а привычка к беспорядочным отношениям, основанным, быть может, не столько на бурном темпераменте, сколько на половой распущенности. Поэтому, уходя от одной к другой или сожительствуя одновременно с ними, он не испытывает ни внутренней борьбы, ни конфликтов. Его не трогают волнения и переживания покидаемых им любовниц. Их слезы не волнуют его. Вспомните его рассказ о том, как, увидев, что у ворот его дома стоят и разговаривают Татьяна и Аня и обе плачут, он постарался отделаться от них и поскорее уйти. Он легко переходит от страстишки к страстишке, от одного неглубокого увлечения к другому, не испытывая даже настоящих приливов страсти. Не тревожась и не переживая, он остается по существу холодным и внутренне чужим своим подругам. Он плывет по поверхности жизни, не вникая в нее и не анализируя.
Уход от одной и переход к другой женщине для него не событие, которое могло бы взволновать его и вызвать на какие-либо решительные действия, на какие-либо романтические или рискованные поступки. У Маркова нет никакой необходимости разрубать какой-то узел, как это утверждает прокурор. Плачут обе соперницы, Аня и Татьяна! - это его не трогает. Он спокойно уходит. Ничто не мешает ему днем обедать с Аней Лыткиной, держать ее в своих объятиях, а двумя часами позднее по записке Татьяны спешить к ней на квартиру, уверять ее, что она у него единственная.
Может ли такой человек убить Аню, чтобы соединиться с Татьяной? Являлась ли Аня каким-нибудь серьезным препятствием для него, тем более что тогда его обещания жениться на Татьяне были не более реальными, чем такие же пылкие заверения Ане? При любой точке зрения на Маркова черты его характера и его отношения к женщине категорически исключают выдвигаемый прокурором мотив убийства им Лыткиной.
Прокурор наряду с утверждением, что убийство Марковым Лыткиной носило характер «импульсивный», выдвигал версию и об убийстве преднамеренном.
Попробуем стать на этот явно порочный путь.
Мог ли Марков заранее замыслить убийство? Вспомните, что, направляясь к Татьяне, он не только не знал, что там будет Аня, но боялся этого, боялся, очевидно, сцен, упреков и вообще лишнего беспокойства. А придя в комнату Татьяны, он раньше всего осведомился у нее, нет ли там Ани, и, не поверив ей, сам осмотрел обе комнаты. Это обстоятельство одинаково подтверждают Марков и Кислова. Одним этим моментом исключается всякая мысль о преднамеренности.
И, далее, появление Ани из шкафа в момент его любовных заверений и обещаний Татьяне было для него совершенно неожиданным и ошеломляющим. Могла ли в этот момент появиться мысль, так понравившаяся прокурору: «разрубить узел с тремя женщинами», близость с которыми его якобы тяготила? Но прокурор, как я здесь уже указывал, и в этом случае непоследователен, так как затем он снова переходит к мысли об «импульсивности». И в то же время говорит, что неожиданное появление Ани из шкафа и ее крик «подлец!» создали положение, при котором у Маркова «не было никакого иного выхода», как только убить ее. Но почему? Неужели товарищ прокурор полагает, что крик «подлец!» был настолько сильным ударом по самолюбию, что он мог вызвать только одну реакцию у Маркова - удар ножом.
Такая точка зрения прокурора совершенно не гармонирует, не вяжется со всем моральным обликом и психическим складом Маркова. Думаю, что в течение его легкомысленной жизни Маркова немало ругали и упрекали обманутые им женщины. И вряд ли он, уже переживший когда-то заключение в тюрьме, зрелый по возрасту человек, со значительным жизненным опытом, способен так остро реагировать на подобные неприятности. Нет, такие отчаянные вспышки не свойственны Маркову, они не в его характере, да и не было для них у него повода.
Непоследовательность позиций прокурора в этом вопросе сказывается и в другом моменте. Когда прокурор доказывал правильность прекращения дела Кисловой, которая до этого обвинялась в сговоре с Марковым об убийстве Лыткиной, он очень живо говорил здесь о том, что было бы глупо убивать по сговору в населенной квартире, среди бела дня, с явной перспективой немедленного разоблачения.
Но позвольте спросить вас, товарищ прокурор, разве эти же соображения не применимы к Маркову? Если бы он решил убить, зачем он стал бы делать это в той же населенной квартире, среди бела дня и также под угрозой немедленного ареста? Разве инстинкт самосохранения и элементарное чувство осторожности существуют только при сговоре двух и отсутствуют у убийц-одиночек? Не было ли бы и в данном случае такое убийство крайне «глупым», выражаясь вашими же словами? Где же логика?
И вывод из всего этого один - не было и не могло быть у Маркова никаких мотивов для убийства Ани Лыткиной.
Были ли у Лыткиной мотивы к самоубийству?
Товарищ прокурор говорил здесь о том, что все самоубийцы - обязательно душевно больные, а между тем Лыткина никаких признаков душевной болезни не проявляла.
Такую точку зрения прокурора об обязательной связи между самоубийством и душевной болезнью отстаивал в свое время Крафт-Эбинг, но она давно отвергнута нашей передовой советской судебной психиатрией.
В нашей стране давно уже исчезли всякие социальные и экономические предпосылки для самоубийства. Случаи самоубийства единичны, и мы слышим о них все реже и реже. А между тем в дореволюционное время, особенно в годы реакции, а в капиталистических странах сплошь и рядом и сейчас, случаи самоубийства наблюдались и наблюдаются столь часто, что иногда они обращаются в общественное явление. Условия жизни и общественные отношения в большинстве капиталистических стран объясняют, почему это имеет место.
Мы знаем, что и сейчас во многих странах часты случаи самоубийства на почве безработицы, голода, безрадостной жизни. Развал семьи и разрушение ее внутренней гармонии, характерные для буржуазного брака, часто обусловлены прозаическими и корыстными интересами. Это также нередко является причиной насильственной смерти от собственной руки. И, наконец, чувство одиночества и безнадежности в этих условиях, чувство, обычно не знакомое советскому человеку, живущему в коллективе и спаянному коллективом, рождало и рождает мысль о самоубийстве. Но вместе с тем статистика знает немало случаев, когда самоубийство - результат общего потрясения, вызванного чувством невыносимой обиды, отчаяния, ревности и даже страстной неудовлетворенной любви.
Мне скажут, что и такие причины самоубийства не характерны для нашей эпохи, для целеустремленных советских людей. В этом нет никакого сомнения, и я уже говорил о том, что такие случаи весьма редки и что мы слышим о них все реже и реже. Но я говорил также и о том, что судьба столкнула Аню Лыткину с такими людьми, с такой средой, которая совсем не похожа на жизнь нашей советской молодежи. Та жизнь, которая прошла здесь перед нами, - это жизнь пустая и бесцельная, все интересы ее концентрировались вокруг танцев, любовных похождений, смены кавалеров и любовниц, выпивок и закусок.
Возможно ли, что из всей этой группы Аня Лыткина обладала наиболее цельным характером? Да, возможно. Мы слышали здесь показания о том, каково было ее чувство к Маркову. Она любила его по-настоящему, страдала от его непостоянства и болезненно переживала мысль о возможности полного разрыва с ним.
Прокурор, ссылаясь на показания матери Ани, стремился доказать, что эта любовь уже прошла, так как однажды Аня сказала матери, что прогнала Маркова. Да, быть может, такой случай и был, но ведь это была только временная ссора, после которой она вновь вернулась к нему и с еще большим чувством и привязанностью. Мать Ани говорила здесь, что ее дочь была жизнерадостной, что она никогда не говорила о самоубийстве. Имеет ли это утверждение матери какое-либо значение? Не всегда взрослые дочери говорят матери правду о своих интимных переживаниях, и, наконец, не всегда жизнерадостность женщины устраняет глубину ее ранимости под влиянием тяжелых психических травм и переживаний.
Так было и в данном случае. Болезненно любя Маркова, Лыткина тяжело переживает самую мысль о возможности разрыва с ним. Вспомните показания Боковой, которая была близка с Аней и Татьяной, а ранее и сама была любовницей Маркова. Еще на предварительном следствии она показала: «Еще до этого Аня на танцах мне сказала, что если Анатолий с ней жить не будет, то и она на свете жить не будет». Вчера в суде Бокова подтвердила эти слова Ани и рассказала еще о другом случае, когда незадолго до трагического конца Аня говорила ей, что она не представляет себе, как сможет жить без Маркова. А ведь в это время на ее пути появилась соперница - Татьяна Кислова, которая настойчиво и решительно стала между нею и Марковым, оспаривая ее права па него. Нам понятны чувства, которые переживала Аня, - боязнь потерять любимого человека, жгучее чувство ревности и оскорбленное самолюбие, и эти ее чувства бередила своим беззастенчивым поведением на глазах у нее Татьяна Кислова.
Обычно, когда есть подозрение, что смерть последовала от самоубийства, следственные органы интересуются, не высказывал ли самоубийца раньше мысли о самоубийстве. Вы, товарищ прокурор, рисуя Аню Лыткину жизнерадостней и уравновешенной женщиной, в своей речи ни разу не упомянули, что такие высказывания ярко проходят по этому делу. Вы ни словом о них не упомянули, как будто их и не было. А между тем таких высказываний более чем достаточно. О них говорили и на следствии и в суде. Говорила о них и сама Кислова. Напрасно вы предпочитаете умалчивать об этой части ее показаний. Ведь эти показания говорят и о силе чувства Ани к Маркову и о ее переживаниях а связи с этим.
Бокова предупреждала Кислову, что к Маркову приехала его законная жена с ребенком, что она, Бокова, сама была близка с ним и что сейчас он близок с Аней Лыткиной. И все это, как признала в суде сама Кислова, на нее не подействовало. И мы видим, что она настойчиво добивается его чувства, и, встретив Аню у ворот дома, где жил Марков, она ведет с ней откровенный разговор, при котором Аня говорит ей: «Я из-за него стала больная, сама жить не буду и его убью». А несколько позднее, когда они обе направлялись на квартиру к Кисловой, Аня сказала: «Я сегодня буду справлять свадьбу, а завтра меня будут хоронить». Эта фраза Ани во второй ее части оказалась пророческой.
Сопоставим все это и сделаем вывод.
С того момента, когда Лыткина стала сомневаться в искренности отношений к ней Маркова и когда у нее появился страх перед возможностью разрыва, в ее сознании мелькала мысль о самоубийстве, принимая все более отчетливые формы.
Встреча с Кисловой у ворот дома Маркова была для нее роковой. Она столкнулась лицом к лицу с соперницей, наглой и настойчивой, но верила еще в свои силы и в свою власть над Марковым. И когда Татьяна заплакала, Лыткина, по показанию Боковой, сказала ей: «Зря твои слезы, во всем виновата ты, так как ты знала, что я живу с Анатолием, а я как жила, так и буду с ним жить». И тогда Кислова позвала ее к себе на квартиру.
Зачем она позвала Аню к себе? Какой разговор был между ними? Об этом мы ничего не знаем, или, вернее, знаем только со слов Кисловой. Но мы знаем из имеющейся в деле записки Кисловой к Маркову, что она еще до встречи с Аней вызвала его к себе. Она знала, что Марков может прийти к ней в этот же вечер. Следовательно, в план ее действий входило столкнуть их обоих у себя в комнате, сделать так, чтобы Аня была унижена, оскорблена, оттолкнуть ее от Маркова, а может быть, -кто может это знать? - у нее тогда и возник в мыслях дьявольский расчет на то, чтобы слова Ани о похоронах действительно оказались пророческими.
Эта, как мы видели здесь, волевая, настойчивая и коварная девушка могла создать специальные условия для такой реализации.
Вспомним, что еще до того, как была написана записка, которой она вызывает Маркова, Кислова вместе с Боковой устраивает у себя маленький мир; она дает Боковой 50 рублей, и последняя покупает 400 граммов водки, которую эти две молодые девушки здесь же распивают. За выпивкой бывшая и настоящая любовницы Маркова ведут беседу о нем, о его непостоянстве и о его отношениях к Ане Лыткиной.
Во время беседы за выпивкой и закуской происходит странный эпизод, о котором Бокова показала у следователя и несколько подробнее рассказала здесь: Кислова задумчиво взяла со стола этот самый нож и провела его острием по своей руке так, что оставила белую царапину. Бокова спросила ее, что это значит. И Кислова ответила: «Никому нельзя верить». После этого кто-то из них положил нож на стол, кто именно - они обе не помнят.
Но возвратимся к приходу Ани Лыткиной к Кисловой.
Прокурор слепо верит всему, что Кислова находит удобным для себя показывать. Он доверчиво повторяет рассказ Кисловой о том, что инициатива спрятаться в шкаф принадлежала Ане, а не Кисловой и что мысль услышать из шкафа разговор между Татьяной и Марковым также принадлежала Лыткиной. Прокурор верит и тому, что Лыткина будто бы колебалась, куда ей спрятаться, и я вправе в связи с этим спросить Кислову: «А почему шкаф оказался пустым? Почему вы заранее освободила его от вещей?» И я вынужден был бы ответить ей: «Потому что вы заранее подготовили эту провокацию. Вы прекрасно знали о том, что Аня живет с Марковым. Только за час до того она говорила вам, что будет жить с ним и дальше. Только за час до этого она говорила, что любит его и не представляет себе жизни без него. И вы замышляете дьявольский план. Вы уговариваете ее спрятаться в шкафу и оттуда услышать, как близкий ей человек, которого она считает своим мужем, объясняется вам в любви. Вы сами провоцируете этот разговор: вы спрашиваете Маркова, с кем он будет жить - с вами или с Аней. Запертой в шкафу любящей женщине вы устраиваете настоящую пытку.
Получив ответ от Маркова: «Только с тобой, только тебя, ее не люблю», вы требуете: «Так скажи же ей это сам!» - и вы бежите к шкафу и открываете дверцу. Что может быть омерзительнее такого поступка?»
С каким надрывом, с какой душевной травмой выскочила из шкафа Аня Лыткина! В ней уже несколько дней подряд нарастало тревожное настроение. Ее слова о том, что жить без Маркова она не будет, что убьет себя и его, разговор в похоронах - все это свидетельствует об уже ранее начавшемся в ней внутреннем разладе и мыслях о самоубийстве.
Провокация, устроенная Кисловой, была последней каплей, переполнившей чашу переживаний Ани. Слова Маркова, обращенные к ее сопернице, услышанные ею из шкафа, были тяжелым ударом по оскорбленному чувству, непереносимой обидой и разрушением ее надежд. Нараставшая мысль о самоубийстве под страшным впечатлением того, что произошло, претворилась в жизнь.
Для женщины такого типа, для представительницы той среды, которую я уже ранее охарактеризовал, это было психологически понятным выходом из положения. Для Татьяны же это был желанный выход, который она подготовила, идя к своей цели жестокими и гнусными путями.
Лыткина выскочила из шкафа с ножом в руке и страшным голосом крикнула: «Подлец!»-как всегда и везде одинаково показывал Марков. Но и Кислова рассказывала первым людям, спросившим ее в комнате, где еще не остыла покойная, рассказывала врачу скорой помощи Мещериновой, соседу Крашенкову и агенту уголовного розыска Зуеву о том, что Аня зарезалась сама и что нож был раньше на столе.
Так, оно, конечно, и было. И то, что вы, Кислова, будучи привлечены к ответственности и арестованы, стали давать иные показания о том, что видели, как Анатолий и Аня махали руками, как будто дрались, или как в другом месте вы показываете: «их руки были над головами»- это вполне понятно. По существу вы создали обстановку для самоубийства и подсунули ей нож, оставив его на столе перед тем, как она спряталась в шкафу. А может быть, вы ей просто вручили этот нож. И невольно при этом снова хочется спросить вас, почему за два часа до прихода к вам Ани и Маркова вы пробовали лезвие ножа у себя на руке? Вспомните и другое, на чем настаивает Марков, а вы говорите, что не помните, - зачем, как только вошёл к вам Марков, а Аня была уже в шкафу, вы заперли дверь вашей комнаты? Зачем? Невольно напрашивается ответ - вы сделали это потому, что боялись, как бы он не сбежал при появлении Ани. Вы отрезали ему путь к отступлению. И когда он вытащил нож из раны на груди Ани, вы стали отбирать у него этот нож, вы пытались симулировать покушение на самоубийство. Так именно понял вас Марков и, не дав вам ножа, он швырнул его в раскрытую форточку. Это было естественным и понятным движением с его стороны.
Прокурор здесь придавал большое значение вопросу: через десять-пятнадцать или больше минут Марков вызвал скорую помощь. Я не совсем понимаю, почему так много внимания уделялось этому моменту. Марков вел себя именно так, как ведет себя потрясенный ужасом, не повинный в убийстве человек. Увидев, что Аня упала, он, выхватив нож, на котором были следы крови и хлеба, бросается к ней, поднимает платье, ищет рану, а затем, выбежав в коридор, кричит: «Где телефон, там зарезались, я во всем виноват!». Это крик не убийцы, а человека, который на минуту почувствовал всю свою моральную ответственность за то, что произошло, всю пустоту и неприглядность своей жизни, своих поступков. Он понял в эти минуты, что также был виноват в гибели девушки, которая его любила, и, может быть, этот крик был одновременно естественным порывом собственного морального осуждения, сознания своей вины перед покойной и перед советским коллективом. И если это так, то этот крик: «Я во всем виноват!» - говорит о том, что в душе Маркова еще сохранились светлые движения сердца, что не все еще потеряно для него.
Прокурор спросил: а почему Марков вслед за этим дома переоделся? И каждый другой на его месте переоделся бы. Для него, как и для каждого на его месте, было ясно, что, если он находился в комнате, где обнаружен труп женщины со смертельной раной в груди, ему не избежать задержания и расследования.
Марков от первого допроса у следователя и до конца судебного следствия рассказывал все одинаково, без изменений и без провалов памяти. Он рассказал правду о том, что Аня выскочила из шкафа с ножом в руке и зарезалась на глазах у него и Кисловой. А Кислова сказала правду лишь тем, кто первым вошел в ее комнату, когда она лежала возле мертвой Лыткиной. А дальше она лгала, хитрила, изворачивалась. Она утверждала, что не видела, у кого был нож, но видела, как Марков и Аня махали руками, как будто боролись. И здесь на помощь правосудию приходят эксперты, установившие, что рана Лыткиной могла быть нанесена как посторонней рукой, так и ее собственной. В то же время экспертиза констатирует, что нигде на теле покойной не обнаружено никаких признаков борьбы, что было бы вполне естественно, если бы между нею и Марковым происходило то, что описывает Кислова.
Речь прокурора целиком основана на противоречивых показаниях Кисловой, а дальше следуют умозаключения, выводы и предположения при таком уликовом материале вы требуете осуждения Маркова за убийство, якобы совершенное им три года назад, после того как дело было прекращено и ничего нового дополнительным расследованием против Маркова не добыто! Вы взывали к суровому наказанию и закончили свою речь упоминанием о нашей прекрасной столице, о нашей светлой жизни и радостном майском дне.
Да, вы правы, товарищ прокурор. Мы живем в эпоху, когда в нашей стране радостно жить. Мы живем не только настоящим, но и верой в еще более радостное будущее. Ярко светит над нами наше солнце. Не надо же омрачать этот солнечный день и нашу совесть требованием несправедливого приговора.
Я прошу об оправдании Маркова.
